Серийные убийства в Великобритании. Хроники подлинных уголовных расследований - Алексей Ракитин
Поскольку момент этот может показаться современному читателю совершенно невозможным и прямо абсурдным, имеет смысл сделать пояснение о сути того юридического фокуса, который в середине и второй половине 1950-х проворачивали некоторые искушённые и хладнокровные шотландские преступники. И Питер Мануэль в их числе.
С началом Второй мировой войны судебная система Шотландии претерпела незначительную на первый взгляд, но на самом деле очень важную реформу. Число присяжных заседателей на уголовных процессах было сокращено с 12 до 7. Это означало, что если до сентября 1939 года для вынесения обвинительного вердикта требовалось обеспечить соотношение голосов согласных к несогласным как 7 к 5 [или выше], то после сентября 1939 года – 4 к 3. В силу понятных причин задача обвинения по доказыванию вины ввиду подобного изменения усложнилась, а защиты, напротив, упростилась. Теперь для того, чтобы избежать обвинительного вердикта, защите оказалось достаточным поколебать уверенность в справедливости обвинения хотя бы 4 из 7 присяжных. А заставить сомневаться 4-х человек намного проще, нежели 6-и! Чувствуете разницу?
Судьи почувствовали перемену сразу. Ещё на этапе расследования они стали обращать внимание органов следствия на то, что те или иные дела не имеют судебной перспективы, а потому их надлежит закрывать без передачи в суд. Это были, разумеется, не приказы, но… отеческие советы, которыми не следовало пренебрегать.
Но в описанном изменении работы жюри присяжных крылась только половина беды. Другая же заключалась в довольно своеобразной трактовке такого понятия, как «специфическая осведомлённость», то есть знание таких обстоятельств и деталей преступления, которые могут быть известны только лицу, вовлечённому в это самое преступление. Например, знание того, где находится труп потерпевшего или где и как спрятано орудие убийства, как осуществлялось проникновение в жилище или куда и на чём вывозилось краденое имущество. О нюансах такого рода могут быть осведомлены либо органы следствия, либо сами преступники – эта истина кажется довольно очевидной. Но не в Великобритании!
Ещё со времён позднего Средневековья в британском праве появилось понятие «честного [или надёжного] свидетеля», то есть человека хорошей репутации и не вовлечённого в рассматриваемое судом уголовное дело. Показания «честного свидетеля» практически невозможно было опровергнуть, поскольку сначала следовало доказать его предвзятость или лживость, что в большинстве случаев проделать было практически невозможно. Такой свидетель, явившись в суд, мог сказать заведомую ложь и… суд принимал сказанное на веру, не подвергая сомнению. Ведь это же надёжный и честный свидетель, можно даже сказать, джентльмен!
Очень хорошо над этим специфическим английским феноменом поиздевался в своих воспоминаниях Казанова – да-да, тот самый блудник и пересмешник, что прославился своими похождениями ещё при жизни. Приехав в Великобританию, он увидел в одном из окон 1-го этажа лист бумаги с лаконичным словосочетанием «честный свидетель». Озадаченный увиденным Казанова поинтересовался, что означают эти слова. Ему объяснили просто и без затей – в этой квартире проживает человек, который может явиться в суд и дать нужные вам показания, если вы заплатите оговорённую сумму. Конечно, такого свидетеля правильнее было бы называть «продажным», но разве можно джентльмену сказать такое в лицо? В общем, Казанова был сильно поражён неприкрытой продажей свидетельских показаний, чего не видел ни в одной другой европейской стране.
Эта странная концепция была пронесена британским Правосудием через века и в середине 1950-х годов приняла совершенно уродливые формы. Преступники стали объяснять свою «специфическую осведомлённость» тем, что подслушали случайный разговор в пабе, и после задержания полицией просто повторили услышанное во время допроса. Вот и всё! А один или два «честных свидетеля» подтвердят, что всё так и было – они слышали то же самое. Может показаться невероятным, но в 1950-х годах преступники в Шотландии неоднократно избегали осуждения, используя описанный приём. Доходило до невероятного с точки зрения современного человека: преступник приводил полицию к трупу убитого им человека – причём трупу, спрятанному в лесу! – затем показывал место сокрытия похищенных в ходе убийства вещей, а когда дело доходило до суда, оказывался вчистую оправданным! Как так?! Да вот так – рассказал в суде про подслушанный разговор, привёл свидетеля, который подтверждал сказанное, и кто-то из присяжных непременно такому объяснению верил…
Ни в одной другой стране мира подобное издевательство над здравым смыслом и житейским опытом было бы невозможно, но в Великобритании [и особенно в Шотландии] эта абсурдная система работала. Вернее, регулярно давала сбой. Не будет ошибкой сказать, что в те годы в правоприменении на территории Шотландии произошло резкое нарушение баланса между сторонами обвинения и защиты. Защита тогда явно доминировала, и толковый адвокат с хорошо подвешенным языком мог буквально все доводы обвинения перевернуть, что называется, с ног на голову. Не по зубам таким адвокатам были лишь вещественные улики – отпечатки пальцев и обуви, пятна крови и спермы, пули, гильзы и прочие орудия нападения, а также оставляемые ими следы.
Детективы полиции всё это, разумеется, знали и хорошо понимали, какую ловушку им готовит Питер Мануэль.
В своих письменных признательных показаниях он явно не без умысла привёл множество совершенно недостоверных деталей. Укажем ряд из них, дабы дать представление о том, что же автор имеет в виду. Так, например, Мануэль написал, будто Энн Кнейландс первой заговорила с ним, принялась флиртовать и попросила проводить её через территорию гольф-клуба. Более того, они якобы даже выпили кофе в магазине возле автобусной остановки, хотя полиция знала, что в день убийства этот магазин был закрыт. Эти совершенно недостоверные детали были введены Мануэлем в своё повествование умышленно с целью спровоцировать эмоциональную реакцию родственников Энн. Когда они станут протестовать в суде, он разведёт руками и скажет что-то вроде: «Я вообще ничего об этом не знаю, я лишь повторяю услышанное в пабе»! И свидетели защиты, о появлении которых он побеспокоится, подтвердят, что действительно они однажды слышали такого рода рассказ незнакомца.
Ещё более абсурдная небылица оказалась связана с обстоятельствами убийства в доме №5 по Феннсбанк-авеню. Мануэль ввёл в повествование таинственных Таллиса и Мэри Боус, о которых рассказывал прежде Уилльяму Уотту. Ещё один участник тех событий – уголовник Мартин Харт – являлся реальным человеком и даже хорошим приятелем Мануэля, делившим с ним тюремную камеру на протяжении 8 месяцев, вот только присутствие Харта не делало рассказ убийцы более достоверным. Мануэль написал в своих признательных показаниях, будто он в обществе упомянутых 3-х человек [то есть Таллиса, Мэри Боус и Харта] проник в дом №18, после чего отделился от них и направился к дому №5, в который вошёл, разбив стекло на входной двери. После убийства находившихся внутри женщин Мануэль возвратился в дом №18, где обнаружил своих товарищей, которые… якобы легли спать! Сон 3-х воров-«домушников» в обворованном ими доме выглядел совершенно завирально.
Последовательность событий ночи с 16 на 17 сентября 1956 года в изложении Мануэля выглядела фантастично и была лишена какой-либо внутренней логики. Но убийца, по-видимому, и не задавался целью написать правдоподобную историю. Он явно умышленно настрочил невразумительный текст, рассчитывая, что его внутренняя нелогичность поможет ему в последующем дезавуировать признание. Тем более что никаких следов существования Таллиса и Мэри Боус полиция в те дни отыскать так и не смогла – эти персонажи казались выдуманы Питером Мануэлем, что называется, «с нуля». Впоследствии, правда, они были найдены в Лондоне и возвращены в Шотландию, но в середине января полицейские считали их не существующими.
А вот Мартин Харт являлся реальным человеком и отыскать его удалось в считаные часы. Во время допроса он отверг какую-либо связь с Мануэлем и охарактеризовал его рассказ о событиях на Феннсбанк-авеню как
